Caitya-Purusha

8

Две памяти

Загадка существует всегда.
И когда мы верим, что поймали её в ловушку, именно нас самих мы захватываем, чтобы заключить в новую тюрьму. Этот беглец не хотел больше тюрьмы, никогда-никогда. Он вдалеке слушал этот Голос Риг-Веды, который уже утратил своё бронзовое эхо, его язык, бывший прежде наших языков, его слишком глубокий шепот, чтобы ему уместиться в перевод. Но тем не менее...
Этот Голос говорил ещё:

«Победим здесь уже
Помчимся в этой гонке
и в этом сражении на ста дорогах... »

Это волновало, это должно было быть пережито. Это было до Фив, и было ещё около семи тысяч лет, прежде чем железные двери нашей старой Крепости закроются вновь за нами... Он бежал по тысяче троп, безумных и не столь безумных для такого беглеца. Но всегда старая тень бежала с ним, как если бы всегда две дороги бежали одна по другой, или две памяти: очень старый след, неизвестный и, однако, всегда живой, как солнце Эхнатона, похороненного под песками, и другой, что заставлял его делать шаги по чёрной, тоже неизвестной, но смертельной корке. Постоянный Вызов: смотри! ты хочешь жизнь или ты хочешь смерть? Одна прекрасная дорога и другая. Эта "другая" - "сто дорог" в темноте, с "ударами судьбы", которые время от времени заставляли вас брать головокружительные повороты. Как если бы старая заветная дорога просыпалась в вас сразу, чтобы вывести вас на тропу.
Некоторые называют это "Судьбой".
Однажды на тропах Афганистана, в этих пейзажах, бесконечно печальных от присущей им голой необозримости, около крепости среди скал и охровой грязи, названной Ghazni, кишащей странной тёмной толпой, словно вытащенной из Средневековья, предыдущего по отношению к нашему Средневековью - как если бы всегда были Крепости, здесь или там, чтобы сдерживать Бесконечность - наш молоденький беглец вспомнил о другом голосе, о другом большом Беглеце, который, казалось, шептал ему на ухо:

«Пусть другие путают предание на волю случая с этим мучительным ожиданием неизвестного».

Это был Андре Мальро.
Внезапно случай не был больше случайным! он был смел и одинок - и всё было где-то спланировано под неким кольцом маленького предыдущего человека, забытого в песках. Но всегда мучительным.

V

И кто, следовательно, планирует?
Какой этот "он" теперь?
В то время, когда он был еще в старой Крепости, у этого жаждущего из побега была мать, морячка, плавающая, которая дорожила всеми ветрами; она много плавала в прошлом и она наблюдала за своими детьми, как кто-то смотрит на себя с горечью и ставит вехи в старом проходе, и она говорила этому гонщику песчаных равнин и запрещенных дорог (чем строже это было запрещено, тем более это было восхитительно), она говорила своим детям ясным и спокойным голосом: «Ты видишь, вот это дедушка, это - дядя Виктор, а это - кузина Мариетта, и затем этот пеньковый трос, который не убегает, это скорее по отцовской линии, это вросшее, как край набережной» . И она добавляла в свою морскую философию: «Наследственность - это всё.» Тогда молодой мятежник посмотрел будто в застывшую чёрную пропасть, и он сразу увидел вереницу маленьких дедушек, которые плодили маленьких дедушек и их потомков... Это было устрашающим, как генеалогическое бедствие.
Он сказал: «Но посмотри! у Мариетты уже есть любовник, и Виктор развёлся, чтобы убежать к нищей, и все-все они обнимаются и перемешиваются между собой, или они остаются вместе, как два моллюска, которые смотрят друг на друга на ширине их скалы. Я, я не сделаю никогда маленьких дедушек, никогда».
- Ты сделаешь так, как весь мир, мой малыш.
Точка, это всё.
Но это была единственная вещь, о которой нельзя было говорить этому упрямцу - чем больше это упорядочивалось и устанавливалось, тем больше должно было нарушаться или пробиваться насквозь, с любыми опасностями.
Он предпочитал девственные тропы Афганистана (за исключением крепостей), и эту бесконечность, которая уходила в ещё большую бесконечность, тем не менее, в конце собираясь выйти в какую-то точку конечности, которая не была бы закрыта ни с одной стороны, некий маленький человек здесь-и-сейчас, который был бы всегда-всегда и который плавал бы в географии без конца.
Тогда и сейчас наш беглец обнаруживал всё новое на каждом шагу своей волнующей тропы - других, не призраков, а таких же устойчиво существующих, как кромка набережной под волной, обнаруживал дорогу тени поверх чудесной дороги, по которой он бежал босиком через все опасности, не зная, куда он направлялся и откуда он пришёл, две памяти: клейкой тени и пропавшего Солнца, но всегда лучащегося как будто сквозь плохо закрытую трещину - маленький неизвестный и осознающий себя человек, который хотел пронзить все стены и стать этим Солнцем, "он" вековечного основания, которое стало бы "я" навсегда в бесконечной Истории.
Это был большой Вызов, зовущее Приключение под всеми нашими приключениями, счастливыми или несчастными.

9

Сила в действии

Эта очень необыкновенная Индия... Этот загадочный Египет... И эти дикие следы, которые бегут в пески...
И "кто-то" творит это.
Никогда первое Семя этой удивительной Земли не казалось более живым, чем там, в Индии, как первое живое проявление. В Индии слово "семя" переводится как "звук" - звук. Как первая мощная вибрация, которая позже покрылась словами. Звук, который передаёт силу содержимого. Наши языки подобны первому языку. Санскрит Вед хранил эту власть глагола, который произносит или «выражает в музыке» [«musicalise»] Звук глубинной Правды, когда он проникает в недра Ночи и пытается раздаваться или бормотать в первом человеческом языке. Фрески подземелий многими тысячелетиями позже пытаются передать в линиях то же биение фонтана, которое не имеет языка и всё же пронизывает до кончиков пальцев, говоря о той же живой Тайне - не нечто, что надо "расшифровывать", а слушать, слушать то, что в основании, как будто не смотря посмотреть на всё в глубине этой шахты молчания, до тех пор, пока не прорвалась Нота, которая кажется вечной и будит в нас живое и неотразимое эхо: вот оно. Как понимание, в котором не было бы ещё понимания человеческого, и которое в этом не нуждалось бы даже! это дрожит, это живое, это - Сила в действии. Сам Смысл, который в действии. Само Семя в действии. И важно именно идти. Другой мощный взгляд откроет тропу и завладеет нашими шагами, чтобы нам идти на свою дорогу, неизвестную и задуманную вне нас, или в глубине нас, и который готовит свои неожиданные повороты или свои молчаливые катастрофы, чтобы открывать другие двери и другие тропы. Как если бы это первое Семя продолжало непобедимо и неотразимо прокладывать себе путь через наши маленькие жизни и наши развалины, через наши цивилизации, наше счастье и наши несчастья и наши руины, наши географии одного вида или другого, через наш свет и наши потёмки, которые лопаются на другой день, где снова другая дорога. И снова.
Это действует. Это - Сила в действии.
Само Движение, которое в действии.

V

У нашего беглеца, ослеплённого, было впечатление попадания в эту огромную живую Тайну, как у антропоида, вытащенного из пещер или из какой-нибудь постройки менгиров [мегалитические камни], где еще бродит тень Друидов. Вдруг пробудилась память, которая продолжала оставаться загадкой, но на этот раз хотелось понять это.
Понимать - это трудно, это опасно, потому что мы пользуемся средством, которое не является подходящим, чтобы рыться в коридорах Фив или слушать певцов Вед, и всё же был вопрос Сейчас, Сегодня согласно всем этим тысячелетиям, сегодня этого маленького человека, поражённого под новым кольцом большой Змеи - и, возможно, Сегодня всего мира.
Это, действительно, было увлекательнее, чем история китобойных судов Ньюфаундленда или открытие берегов Нового Света при Франциске I, это было через четыре тысячи лет после Эхнатона, и мы были еще под господством инквизиции и костров. Но мы не нашли ответ на нашу собственную загадку, мы были всегда в старой Крепости и в географии, которая сегодня взрывается под стремительным ростом нового кольца большой Змеи.

10

Судьба

Сегодня мы не идём за Смыслом, мы идём за словами, которые потеряли их смысл. Как музыка, которая словно потеряла свои ноты. И маленькие бессмысленные люди, которые не знают больше, откуда они приходят и куда они идут.
Наши шаги не раздаются ни на каком шоссе.
Но греки ещё до нас искали тропу, они рылись в Загадке, как и этот беглец, который хотел копать и копать в  песках Египта, чтобы выкопать из них эту похороненную Память. У них не было ещё амнезии нулевого года. Они осознавали нечто бьющееся, дрожащее в глубине, и они задавали вопросы, почти с мрачным стремлением подтолкнуть трагизм своих жизней до наиболее гибельного для того, чтобы этим заставить проявиться его правду света - они хотели знать то, что было в этих недрах.
Смерть - это был всегда вопрос, и несправедливость "судьбы", и различные "тираны", и извилистые движения тропы, которая, казалось, пользовалась потёмками, чтобы заставить внезапно появиться крик или реальность человека.

«Потёмки, о моя ясность!»

восклицает Аякс, колосс, победитель Гектора, которого богиня Афина поразила сумасшествием, в то время как Текмесса, его нежная пленница, ухаживает за этим неистовым телом: «Он хочет знать, где он».
Странный крик.
И эти трагические персонажи обращались к богам и требовали, просили или бросали им вызов, так как это было время, когда Земля - наша земля - ещё не была отделена от Небес впадинами забвения. Какой же была в таком случае эта божественная тропа, эта "вещь", которая вела с помощью наших шагов или вопреки нашим шагам через наши развалины и наши победы и наши поражения, и ещё через наши вечные неприятности?
Эсхил, первый из больших трагических греков, смотрел и смотрел, так же, как наш беглец в коридорах Фив перед большой Змеей, и он качал головой, не разгадав Загадку до конца:

«Пути божественной мысли идут к своей цели чащами и густыми тенями, через которые никакой взгляд не смог бы проникнуть».

Тридцатью годами позже Софокл, великий Софокл, полный нежности и человеческой жалости под его трагическими масками, даст первое имя этому загадочному Следу:

«Судьба в действии».

Таким образом, первое слово приклеивается к нашему вопросу и собирается его омрачить или заморозить: Судьба, Ананке. Это не был больше молчаливый взгляд нашего антропоида, ослеплённого, выходящего из коридоров Фив: это был взгляд Понимания.

V

«Несчастье в действии... »

Такими были первые слова Антигоны на заре нового дня спустя столько других, что восходили со времён солнечных сыновей Долины Королей. Наша Крепость построится пятьюстами годами позже. Но большая тень уже нависла.
И Хор, повторяя свой медленный речитатив - так как всегда нужна была музыка, чтобы сопровождать бормотание и горе людей (как если бы слова были чем-то вроде неопределённой тени), чтобы заставлять излиться более глубокое пение - возможно, всегда то же, здесь и там через века:

«Это ужасная власть, власть Судьбы.
Ни богатство, ни армии, ни заслоны,
ни черные корабли, что бьются с потоками,
не помогут от неё ускользнуть».

Но Антигона бунтует, она не подчинится приказам могущественного Креонта, тирана, который запретил предать земле её брата Полиника, и она хочет поддержать свою робкую сестру Исмену в её мятеже:

«Увы! какая авантюра!» восклицает Исмена.

И это - авантюра всех тех, кто однажды хотят выйти из установленных предписаний - выйти, всегда в неизвестность и Темноту, в это неизвестно-известное глубокое пение, которое упорствует в сердце людей.
Но никогда наш побег не был ни достаточно радикальным, ни всеобщим. Он - солнечное Семя, которое нас ведет, вопреки всему, к этому Месту тотальной перемены, где мы обретём, наконец, наше собственное солнце и нашу радость.
И первый шаг считается... опасным. Мы сразу же сталкиваемся с первым старым вопросом: жизнь или смерть. Чтобы  обнаружить, всегда, что смерть была лишь в наших стенах, а жизнь начинается с другой стороны - но это опасный переход.
Эта Греция, раньше бывшая солнечной - наша Крепость, кажущаяся столь трагической через Эсхила, Софокла, Эврипида, и которая даже добавляет своей тени:

«Ты рождена от смертного, Электра, подумай об этом.
Орест был смертен тоже.
Не томись поэтому чересчур:
мы все принадлежим той же судьбе».

Но это был уже вызов, это был человек в борьбе со своей Загадкой.
И Софокл, великий Софокл за три года до своей смерти (в 406 году до нашей эры) вложит эти слова в уста Филоктета, как призыв к людям, которые приходят, или повод к изменению:

«Ах! нищета! Наш отец
в своё время нас породил,
чтобы мы были рабами,
а не свободными людьми?»

Чудесная дорога бежала под нашей нищетой и нашими старыми смертями. Глубокое пение под старой Ночью. Забытая тропа. За семь тысяч лет до Софокла ведические певцы в долинах Гималаев смотрели на этих далёких людей и заставляли звучать что-то, что будет ещё биться в наших сердцах и под нашими слоями забвения:

«О Ясновидцы Истины,
сотките неприкосновенную ткань,
СТАНЬТЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ СУЩЕСТВОМ,
создайте божественную расу,
заточите копья света,
проложите дорогу
к тому, что бессмертно».

11

Вызов

Когда мы смотрим на эту длинную Историю, кажется, действительно, что были два Времени и что мы вошли в глубокое заблуждение - два Времени или две Памяти, которые бегут одна по другой, и остаётся только кожура тени, крепкая как железо: дедушки, которые делают маленьких дедушек и их потомков на пути в… никуда, согласно своим шансам, своим средствам и своей наследственности.
Это всегда Рай мертвых, чтобы упокоиться.
Пришедший до рождения нашего железного века Софокл - символ первого Вопроса, или Мятежа, который собирался затронуть всё современное ему глухое сознание, он задает настоящие вопросы нашего Века; так же, как Шри Ауробиндо, как Риши, вновь появившийся в основе этого человеческого Цикла и этих нескончаемых дорог смерти, он приносит первый ответ, ключ к нашей Загадке и настоящие средства нашего физического освобождения; и так же, как ведические Риши, пришедшие до возникновения нашего долгого человеческого блуждания, приносит объяснение и настоящий Смысл нашей человеческой судьбы. Это - три больших маяка нашей человеческой Эволюции.
Но Софокл - не только символ Вопроса: это живой Вызов, или крик Бессилия, которое смотрит на богов - и, возможно, именно этот крик, этот долгий крик нашей Нищеты откроет двери.

«Что ж получается - когда я больше не являюсь ничем, я действительно становлюсь человеком!»

восклицает Эдип.
Это бессилие, мы попытались его восполнить чудесными машинами, которые всё собирались делать за нас, даже бежали по луне; но из-за смерти в свои короткие шестьдесят лет и любые наши правнуки окажутся на наших кладбищах, мы оказываемся перед старой Загадкой, которая угрожает поглотить нас всех в песках пропавших цивилизаций, если только вся Земля целиком не умрёт, не найдя для неё разгадку.
И Софокл бросает Вызов, как если бы он хотел сорвать эту маску:

«Ни рыдания, ни просьбы не вырвут твоего отца у Недр Ада, куда все должны спуститься... »

холодно говорит Хор Электре.

«Ты убиваешь себя медленно, не умея больше освободиться от своих неприятностей».

Но эта "Судьба", откуда она пришла?
И, однако, каждый, каждый, сколь бы неотёсанный человек он ни был, чувствует, насколько неопределёнен он, оказавшись на тропе, которая бежит под его ногами и иногда вскрывается от неизвестного наркотика, от "случая", трепещущего тысячей маленьких дыханий, от встречи, которая кажется много раз встреченной, и от этого приходит улыбка.
Или огромность, которая может прийти тоже.
И снова всё закрывается каждодневными серыми шагами. И мы всё ещё не освобождены от наших неприятностей.
Земля не знает больше очень хорошо, «где она есть».
Софокл смотрит на Олимпийское Божественное, но это, возможно, другая сторона вещей, на которую стоит смотреть, это невозмутимые корни, которые прокладывают себе дорогу через ночь Земли и Века, и маленькие люди, которые сегодня появляются в старых джунглях.

12

Человек в действии

Дельфийский оракул предсказал судьбу Эдипа: он убьёт своего отца, он будет сочетаться браком со своей матерью. Будет "позорное пятно". Высокомерный и гордый, Эдип не принимает это, он хочет снять маску с этих безапелляционных суждений и этих пророков, которые ошибаются; он оставляет Коринф и пускается в путь...

«Я хочу знать Правду».

чтобы снова попасть в ту же Судьбу, от которой он уходил. Другие в нашем темном Веке тоже пытались действовать: Виллон ускользает от виселицы, чтобы ступить на другие тропы разбоя, исчезающие в песках. Рембо выходит из своего Ада, чтобы бежать за тысячу миль до Зондских островов и в Абиссинию, и всё же снова попасть во Францию, где ему ампутируют ногу и где он умрёт в госпитале de la Conception.
Он убегал до тех пор, пока он не смог больше идти. Но Судьба его догнала в другом аду.
Но не было ли более важным действовать?
Но не было ли более важным бросить вызов?
Пророчества, возможно, не обманывают нас, но какое это имеет значение!
Наши "новейшие" священники заменили Судьбу исповедальней: если вы не делаете много смертных грехов, вы пойдете на небо к хорошему Богу, нашему Отцу, в конце вашей разумной маленькой тропки и ваших семидесяти хорошо наполненных лет - наполненных чем? И мы смотрим на вереницу дедушек, которые продолжают абсурдный путь, и смертельный, с грехами или без .
И Судьба улыбается за своей маской.
Но некоторый мятежный беглец доходит до того, что говорит, как Виллон:

«Я знаю обо всём, кроме того, что есть я сам!»

О! это я сам... этот человек, который называется мной. Не странно ли, что корень слова означает "маску", как  в греческом театре?

V

Нет, Тайна не раскрывается ни в мыслях, ни на Олимпе, но в Материи, в фактах, под нашими ногами. И если голоса или шепоты, которые бегут с нами, обманывают - неважно! лишь бы мы только действовали, и эти шепоты упорствуют через тысячу мертвецов и тысячу поражений - но другие последуют за нами.
Эта древняя земля, которая проращивает свои корни ночью, безумно ищет свое солнце, это - сама простота, это совсем естественно, и почему бы всем этим росткам и этим зарослям тоже не искать их солнце! тебе и мне и всем существам в мире?
Был великий математик среди всех этих "ты" и "я" в старых джунглях, который говорил:

«Природа - осуществление того, что мы проще можем представить себе математически».

Это был Эйнштейн.
Эта удивительная природа произвела любые виды сорняков, и менее сорных, и бесчисленные садовые вьюнки, которые обвиваются вокруг какого-нибудь мертвого стебля или иногда вокруг большого ствола, который появляется в лесу, как Эйнштейн, как Софокл и другие до него. Все ищут и умирают, только чтобы возродиться сильнее, выше. Эти большие деревья, эти белые буки с гладкими стволами не появились внезапно, и другие малыши, которые растут - материя юная и материя более древняя.
Никто не мог бы сказать, что это именно удар судьбы вырастил это большое дерево и эти маленькие смертные грехи вокруг. Но иногда "удар судьбы" может заставить нас разбить старый шёпот, и сама Судьба - очень древний ребёнок в нас, который не нисходит сразу и внезапно с молнией Зевса, как на Эдипа с его смертельным "позорным пятном" на берегах Коринфа.

13

Карма

Было другое гигантское дерево среди нас, как в середине каждого тёмного века, оно разбежалось большими корнями, в Камбодже, в Лаосе, оно участвовало во многих сражениях, в Испании, в Лотарингии, это был человек, сопротивляющийся установленному порядку, как Антигона, как Виллон, как Рембо, или как Джордано Бруно на его костре - и каждый вёл это сражение по-своему, это вековечное «сражение на ста дорогах» - и этот большой Беглец, называющийся Мальро, смотрел на тропы и следы, на выигранные сражения, тут же потерянные, и сказал в конце концов:

«Превращать опыт в сознание настолько широко, насколько это возможно».

Он тоже видел эту маску на маленьком нынешнем человеке, и он слушал, как долгие века шумели за ним. Он много действовал и он знал, что его действие не останавливается с этой маленькой смертью, не более чем большое дерево умирает с тем хворостом, который падает с него. Нет, совсем не удар Судьбы заставил вдруг появиться этот крик и этот призыв - большие деревья смотрят вокруг себя, и он видел эти смешанные ростки, которые не знали об их смысле, об этой Крепости вокруг, которая хотела всё задушить в своём маленьком рассудке и тесном кредо.
Две тысячи лет, что это?
И маленькие не совсем рождённые люди, у которых было только несколько лет, чтобы ухватить краешек солнца, быстро оказывающиеся в тюрьме, и иногда (или часто) ничего не нашедшие? Ад или небеса в конце этих скудных жизней, это почти не было "опытом" превращения, это было «три маленьких круга и затем уходят», как в песне. Это было столь абсурдным и возмутительным, что должно было лопнуть однажды под стремительным натиском какого-нибудь стойкого корня. Что означала "Судьба" для этой тысячи  ростков, которые иногда слышали старый зов ночью и спрашивали друг друга... что?
До этого Софокл, когда древняя тропа ещё поднималась к Долине Королей, и ещё дальше к древнейшему Зову, который пел в горных хребтах Гималаев и бежал столькими реками и улыбающимися и окрашенными толпами, не говорил о "Судьбе", и, однако, всё казалось предначертанным, всё имело смысл, чтобы идти к... но этот поток был раньше, и он ещё тёк бы, и в нём не было рас, никаких религий внутри, никакой стены, и это был поток всех людей к их Солнцу, что было всегда: это маленькое закончившееся время, которое им было дано, явилось плодом изначального корня, который родил бы другие более красивые плоды, и старые провалы сотворили бы более сознательные, более сильные ростки. Не говорили о "судьбе", говорили о Карме: действия и плоды действий, последствия, счастливые или несчастные из-за прошлых дел; и Великий Замысел, который созидался медленно, терпеливо, на свету и в ночи, в выигранных или проигранных сражениях - но ничто не было потеряно, всё шло к более глубокому опыту, более широкому сознанию, более живому открытию: более высокое дерево, более богатое цветами под никогда не угасавшим Солнцем.
Позже мыслители назвали отвлечённым словом это древнее живое пение, которое само бежало под нашими ногами, этот призыв прошлого, который играл молчаливую музыку и тянул нас вперёд, дальше, снова, чтобы появиться вновь в большой никогда не заканчивающейся мелодии - эти мыслители исказили переводом на слова бывшее глубокое ясновидение и они отпечатали слово (или одну только тень) на Ноте, которая дрожала вне языка этой страны или той, на живом воспоминании, которое было как будто из Страны Навсегда.
Они сказали: реинкарнация.
Действительно, мы рождаемся полностью сбитыми с толку, и что-то в нас всё время пытается найти свои следы и свою страну. Мы идём наощупь и мы несём на себе следы семьи, идеи, нации, но всегда есть нечто, чего нам не хватает - и нехватка эта ужасающа.

14

Человеческая революция

Огромное заблуждение.
Мы бежали в каждый из этих веков с их огорчениями, чтобы сделать «три маленьких круга и затем уйти» в рай, а чаще в ад.
Мы сделали столько революций, которые не революционизируют ничего. Собираемся ли мы сделать настоящую на этот раз? Революцию Человека.
Снова мы слышим брата Виллона, который сходит со своего пути, чтобы вновь стать разбойником и исчезнуть, не оставляя следа: «Я знаю всё, кроме того, что есть я сам!»
Но след нас преследует так же.
«Спасение и братство!» воскликнули братья молодой революции, и возможно, этот крик остается единственно выжившим из нашей святой национальной троицы - свобода, равенство, братство - так как "свободы" почти не остается, за исключением свободы "думать" о том, о чём "думают" наши различные радио, и поймать заранее предусмотренную и медицинскую смерть или гипнотические новости, которые не приносят никакой Новости, за исключением нашего растущего хаоса и наших вечных глупостей, с некоторыми воинственными развлечениями и открытиями, которые обнаруживают только наше усовершенствованное рабство. Что касается "равенства", мой Бог! оно строится только по низу, который "уравнивает" всё в такой же грязи. Но эти молодые ростки, тем не менее, они растут, и они хотели бы более просторного, более свободного воздуха, в круге, который не замкнулся бы вновь на искусственной Крепости и Рае мёртвых - они ещё не выросли в своё дерево. Где - перспектива, пространство, горизонт, который не затмится нигде? Семьдесят лет одной-единственной жизни - это мало и это столь слабоумно, что не хотелось бы перерождаться больше никогда, но скорее зажечь огни, не для радости, просто чтобы прекратить эту глупость. Где сеять бомбы, здесь или там - впрочем, это то, что происходит в конце наших двух тысяч лет западного крещения.
Где тот путь?
Где следы нашего прошлого, индивидуального и коллективного, исчезнувшего в песках Абиссинии или Египта, и которое нас всё же преследует с несколькими криками Антигоны, услышанными нами, и которое разбудило или вновь открыло бы в нас тропу будущего? Этот беглец, который смотрел с изумлением на большую Змею Фив и на этих маленьких людей, идущих гуськом, на каждого под кольцом Кармы, которое уходило в бесконечность будущего, зиявшего вдруг подобно живой загадке, которая была им самим и больше чем им самим, и это «больше чем» привносило прекрасный динамизм... Пятьдесят лет спустя, или три тысячи, этот динамизм в нас ещё распространяется, и мы оказываемся перед Тайной, которая никогда не обнаруживала себя до конца.
Был большой Революционер, Ясновидец и Возлюбленный земли, которого звали Шри Ауробиндо, и который говорил:

«Сама природа нашего человечества предполагает, что души были созданы с различным прошлым и вследствие этого у них должно быть различное будущее».

Он продолжал:

«Платон и готтентоты [готтентоты это мы], привилегированный сын святых или ведических риши, и закоренелый преступник, который родился и жил всю свою жизнь в зловонной продажности большого современного города, имели бы одинаково сотворённое делами и взглядами этой одной-единственной неравной жизни всё их вечное будущее?
Такой парадокс сразу оскорбляет и душу и разум, и нравственное сознание и духовную интуицию.»

Спрашиваем себя - действительно, как Запад мог жить в этом заблуждении - и он от этого умирает. Остаются несколько великих отшельников, которые испускают свой крик в джунглях. И братство народов хочет, чтобы мы ещё кричали с Филоктетом:

«Наш отец, выходит, ты нас породил рабами, а не свободными людьми?»

Нам остаётся сделать самую большую из всех наших революций: человеческую революцию.

предыдущая              следующая